Ты забрала всё. Меня забери;
Твоё фото - моя заначка.  Без тебя я впаду в спячку.
Я поплачу. А ты - кури. [q]

После 11  – Тебе!

Давно известная истина, даже самому маленькому человеку – тебя убьет то, что ты любишь больше всего. Тебя убьет тот, чьи ноги ты целуешь, и чей цвет глаз ты видишь во сне посреди темноты.
Люди становятся тебе дороже воздуха, а потом уходят, оставляя тебя в безвоздушном пространстве. В огромном вакууме, где нет ни кислорода, ни углекислого газа. Есть только бесконечное разочарование и скорбь. Скорбь по человеку, которым ты не смог для них стать. Скорбь по людям, которые никогда не вернутся.  Скорбь по чувствам, которых ты больше не испытаешь. Скорбь по словам, которые больше не повторишь.
Люди уходят, оставляя тебя распятую на кресте, страдающую, как Иисус. Отмаливающую их грехи перед самой собой. Здесь нет бога. Ты и есть бог. Ты и есть дьявол. Ты и судья и подсудимый. Ты и святой и грешник. Перед судом твоей головы кто угодно может стать плохим, только нести наказание придется все равно тебе.  Только злиться и корить придется тебе.  Только оправдывать и прощать придется тебе. Только хоронить каждого придется все равно тебе.
И её ты тоже когда-нибудь похоронишь.
Потому что она тоже уйдет.
И ты смотришь на её руки, на её волосы, на её нос; на её уши, на её кожу, на её плечи; на её ноги, на её пальцы, на её губы – и ты не можешь прекратить любить её. Как бы тебе не хотелось. И Джиа лежит рядом, проваливается в сон, обессилено обмякая рядом с тобой на подушке. И дыхание её становится ровным и непринужденным. Дыхание её несет в себе покой. И ты смотришь на неё, ужасаясь, как сильно на самом деле ты умеешь любить. И как это непредсказуемое чувство способно заполнить тебя всю без остатка. И ты смотришь как она, нагая, во сне ерзает в поисках одеяла, утыкаясь носом тебе в самый нос, и ты поверить не можешь, как тебе повезло. Как чертовски тебе повезло, что она стала частью твоей жизни. И что она стала твоей жизнью. И что она стала твоей. А ты её. Полностью и  без исключений. То, что когда-то принадлежало твоим родителям – теперь только её. То, что когда-то доводилось получать нелюбимым мужчинам – теперь её. То, что когда-то хранила только для себя, и куда впускала только себя саму – теперь её. Теперь все твое существо принадлежит на этом свете только одному человеку, который уткнулся тебе в самый нос. И дышит ровно. И во сне Джиа находит твои пальцы, слабо сжимает их в своих самых красивых ладонях, прижимает к себе поближе, и снова проваливается в забытие.
И нет счастливей тебя на свете.

А вот снова ты, но уже через тысячу больных ударов. Раненная, почти мертвая, плескающаяся больше не волнами света, а чернотой желчи и тоски. И вот снова вы лежите на той же самой кровати, но ты больше не смотришь на её самые любимые волосы. И на её самые любимые руки. И даже на её самую любимую грудь. Ты смотришь в потолок, расчерканный неудачными мазками маляров. Ты смотришь в потолок, закинув руки за голову, укутавшись одеялом по самый нос. И потолок безобразен, как и ты. Сколько любви может принести всего лишь один человек? И сколькими страданиями он возьмет за нее с тебя плату? Сколько дней тебе предстоит корчится в огне ненависти к себе, жалости к себе, безразличии к себе, прежде, чем ты снова научишься дышать? Сколько лет пройдет прежде, чем ты опять сможешь жить? Сколько лет, Линда, тебе потребуется, чтобы воскреснуть?
И ты смотришь на её спящее лицо. Посеревшее, где-то воспаленное, где-то оцарапанное. Лицо женщины, которая пошла по шаткому пути, и оступилась. И ты все еще любишь её. Только не так. Теперь твоя любовь черная, от нее смердит нефтью и углем. Больше никакого пожара.
Джиа, у нас осталась одна зола.
И ты целуешь её в лоб, как целуют таких же красивых покойников. Находишь её самые красивые разорванные ладони. Прижимаешь их к груди. И еще долго смотришь на самую красивую девочку на земле.
Девочка, на голову который сыпется пепел.
Девочка, руки которой увязли в золе.

«однажды я слышала историю, про то, как мужчина влюбился в чернокожую женщину. И увез её из маленькой деревушки на берегу океана в огромный город. И чернокожая женщина полюбила этот огромный безжизненный город, где ей запрещали ходить босиком. И женщина полюбила смог, что врывался в ее окна с первым лучом солнца. И их ребенка, который не смог родиться она тоже полюбила. И тогда, чернокожая женщина сошла с ума. И её муж увез её обратно к берегам огромного океана, где кричали птицы, и рыба поблескивала на воде. И каждое утро её муж наряжал свою жену в белоснежное платье с подъюбником, помогал ей взбираться на самодельную колесницу, а сам вставал в упряжку для лошадей. И вез свою чернокожую жену на рынок. Каждое утро, джиа, представляешь? Если бы ты лишилась рассудком, я бы хотела вставать в упряжку, чтобы возить тебя на рынок. Каждое наше утро.»

Где-то в другом мире бьется старый колокол. Звонит по нам, мертвым. Настоящим. Где-то в другом мире звонил колокол, баюкая наши страхи, давая нам веру и надежду. А любовь у нас есть. Где-то в другом мире бьется колокол. А в нашем город рассвет. Я держу твои руки, джиа мари каранджи. И я люблю тебя.

- знаешь что я испытала, когда впервые тебя увидела, джиа? – линда сидит на кровати, перебирая в руках густые волосы джии. Комната пахнет её запахом. Линда пахнет её запахом. Весь мир пахнет её запахом. – я была в ужасе. Линда говорит и смеется, так, что её слова не кажутся всерьез. Она ловит удивленный взгляд джии со своих колен. – я была в ужасе, как один человек может быть таким. Линда убирает волосы за её ухо. Пальцами спускается до её шеи. – ты потрясла меня своей любовью, джиа. Линда пальцами гладит её теплую кожу от шеи и до плеча. – ты вселила в меня жизнь и счастье, несмотря на то, что в тебе было столько боли, столько трагизма и столько невысказанных упрёков. И я знала это в первые три секунды. И я знала это всегда. Линда целует её губы, наклонившись. Линда знает – она любила её всегда. Даже когда целого мира еще не было в помине.

Я больше не знаю кто эта девушка, пролезающая в окно моей спальни. Холодный ветер гулко врезается в стены дома, забирается через разбитое окно в дом, морозит все, что попадается у него на пути. Пусть он заморозит и нас. Пусть мы покроемся льдом, пусть в этой глыбе нас больше ничто не потревожит. И мир опустит руки перед нами. И мы оттаем, когда придет миссия и уничтожит всех. И тогда в мире останемся только мы.
Только ты.
И я.
И никаких наркотиков.
И никаких наркотиков.
Я ненавижу твои чертовы наркотики, джиа.
Линда выдергивает руки из цепких лап. Это больше не джиа. Это больше не её любовь. Линда вырывает запястья, а незнакомая девушка снова их хватает, больно обвивая каждый сантиметр её рук. – уходи, я прошу тебя. Линда срывается на крик. – уходи, джиа.
Крик прерывается всхлипом, но слез больше нет. Нет ничего, кроме этого крика, что в ушах звенит, как разрыв гранаты. И я умираю под ней, джиа. Меня разорвало на мине. Приходи меня хоронить.
Линда замолкает. Её запястья теперь пустые, но они в огне. Линда поправляет волосы. Снова и снова и снова. Не дает незнакомой женщине себя трогать. Нет, нет, не трогай меня. Я её. Не твоя. Её.
- у нас был уговор, джиа, - голос теперь кажется совсем чужим. Не её. Он слишком тихий, слишком грубый, слишком чужой. Звучит, будто со стороны. – и ты его нарушила. Линда смотрит на незнакомую женщину. У неё растрепанные волосы любимой джии, её губы, где-то прикусанные, даже цвет её глаз. Незнакомая женщина забрала любимую, оделась в её тело, и пытается подменить собой мир. Линда срывается с кровати. Рыба, выпотрошенная на суше. Она еще шевелит ртом, еще пытается двигать плавниками. Берет всю волю в кулак и последний раз, поблескивая чешуей, извивается под лучами ненавистного грубого солнца. Но ничего не приносит облегчения. Покоя больше нет. Она садится на край кровати, так что незнакомая женщина не обдает её своим жаром.
- я так больше не могу… - возбужденный голос полон отчаяния. Линда берет в свои руки топор и каждым словом рубит себя пополам. Слова больно застревают в животе. Сочатся кровью, пачкая пол. Все в крови линды. И даже незнакомая женщина вся в этих брызгах. – я не могу этого сделать.

Джиа, этот мир в огне. Он горит и пеплом сыпется нам на головы. У него запах дури и перегара, запах грязных женщин и пьяных войн. Джиа, этот мир в огне, а мы стоим над ним. Сейчас, как ангелы перед богом провинившиеся, мы еще наверху. И в первородной темноте, наши ноги щекочет костер, разгоревшийся на полигоне человеческой жестокости и животной бесчеловечности. Джиа, мы два ангела, и мы наверху стоим с тобой, с богом рядом. Богом милованные. И наша темнота озаряется ярким заревом. И ноги наши начинают гореть. Джиа, я люблю тебя. В этом костре очищающем, который нас уничтожит.

Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.